Она стала знаменитой киноактрисой и особенно прославилась в фильме „Морской змей“, где ее проглатывает чудовище.

Уолш по-прежнему занимается коммерческими делами пополам с филантропией. На визитной карточке его теперь значится: „Чарльз Уолш. Полковник и доктор палеонтологии“».

Но я так кончить не могу. Я обещал именем Бальзака не превращать истину в игрушку с сюрпризами. Нолли не вышла замуж за Уолша. Она действительно снималась в парижской фильме «Морской змей». Роль занимала ее еще в ту памятную поездку, когда я познакомился с Уолшем. Она обдумывала ее, пока Уолш занимался своими раскопками в Стокгольме, она ее играла вскоре после нашей поездки на яхте, — и, говорят, играла бесподобно.

Уолша я видел этой зимой. На мои недоуменные вопросы он с некоторым упреком жаловался, что на обещания русской женщины нельзя полагаться, что нет никакой возможности вести с ней дела! Он добавлял, впрочем, что, может быть, в этом именно и заключается главное ее очарование — для американца, по крайней мере.

Я последовательно передал все события так, как они произошли. Ученому невозможно изложить их с подобающей живописностью, ибо ученый, как известно, обязан быть в передаче фактов только точным и достоверным. Возможно, конечно, что я упустил какие-нибудь детали, могущие представить существенный интерес для палеонтологов, но я с удовольствием дам нужные справки по телефону. Мой номер 4-21-00, от пяти до шести по средам. Если кому-нибудь захочется проверить меня в основных данных, того я прошу съездить за границу, — это так легко сделать, — в Стокгольм, на улицу Трех Лип, где помещается палеонтологический отдел знаменитой университетской библиотеки.

Хэрст еще жив. Он писал мне. В приписке к письму значилось:

«Я всегда говорил, что лучшие палеонтологи — американцы».

В адрес Нолли он прислал подарок — старинную книгу из своей библиотеки — «О качествах женщины со времен Евы до наших дней». На заглавном листе, под рисунком, изображающим нагую женщину, рука которой, дотронувшаяся до яблока, висящего на древе познания, превращается в змия, было написано:

Передавая ей книгу, я предложил перевести этот текст, столь мудрый, но столь запоздалый в наш век эмансипации.

Нолли снисходительно улыбнулась и ничего не ответила.

^{Ч. Д. Гибсон. «Неудивительно, что морской змей часто посещает наш берег» (открытка, 1900).}

Сергей Колбасьев

ИНТЕРВЬЮ О МОРСКОМ ЗМЕЕ

(1930)

Ознакомившись с помещенным в 21–22 номере вашего журнала очерком о морском змее [90] , я счел своевременным передать вам имеющиеся в моем распоряжении материалы по этому вопросу.

О морском змее я говорил, конечно, со старым моряком. Он был с рыжей бородой и прокуренной трубкой, — словом, такой, какой полагается для роли рассказчика морских историй.

Приведенные им научные мотивировки выглядели вполне убедительно. Как полагается, он окутался табачным дымом и сказал:

— Морской змей? Знаю. Сам видел. — Подумав, добавил: — До завтрака. — «До завтрака» на его языке означало: в бесспорно трезвом состоянии.

— Стояли мы у одного из островков севернее Борнео в хорошей бухточке.

Ему очень не хочется выглядеть выдумщиком. Поэтому он напирает на точность и подробность описания. Говорит чрезвычайно осторожно.

— Бухта почти круглая, с узким входом. В двадцати-тридцати шагах от берега — сплошной лес. Понятно?

Я соглашаюсь, что понятно, и он продолжает:

— Мы стоим на берегу прямо против входа в бухту. Нас — пять человек различного возраста, но отнюдь не склонных к галлюцинациям, и вот что мы видим: из-за деревьев левого берега в море появляется предмет вроде телеграфного столба, наклоненного под углом в сорок пять градусов. На конце он снабжен не то набалдашником, не то треугольной головкой. Он быстро движется вправо и через полторы-две минуты исчезает за лесом противоположной косы. Вот все… Понятно?

Этот вопрос звучит почти вызывающе.

— Совершено понятно! — успокаиваю я. — Вполне отчетливо, но слишком схематично. Давай подробности. Какого он был цвета? Какой величины?

— Подробностей у него не было. Он был совсем гладким. Цвет тускло-серый, а насчет размеров утверждать ничего не буду. Расстояние до него было неизвестно и мы могли только гадать. Гадали, конечно, по-разному. Молодые настаивали на двухстах футах, я больше чем на восемьдесят не соглашался… Впрочем, много о нем не говорили. Не хотелось.

— Еще бы хотелось, — соглашаюсь я. — Перетрусили?

Он пожимает плечами и нарочито медленно раскуривает трубку.

— Ты не понимаешь. Он даже в наклонном положении был выше береговых пальм. Молча появился и молча исчез. Конечно, страшно… Это все. Врать не собираюсь… Впрочем, расскажу еще. — И, поискав с чего начать, говорит: — Я был в Стокгольме, знаешь?

При тамошнем французском посольстве был некий капитан второго ранга. Звали его не то Деларош, не то Делакруа и в свое время он командовал канонеркой в Сайгоне [91] . Там он и налетел на морского змея, с виду такого же, как мой. Увидел его в каком-то проливе и попробовал преследовать, но не смог. Команда у него почти полностью была туземная. Европейцы не любят климата. Дохнут. Так вот эта самая команда забастовала. В полном составе полегла на животы, закрыла головы и запела. Змей оказался ихним богом.

Я не удивлен. Подобные рассказы всегда кончаются ничем. Если бы француз змея пристрелил, он должен был бы представить хоть маленький кусок его шкуры. Нужно дать змею уйти, нужно придумать средство остановить канонерку, и средство придумывается.

— Хорошо рассуждаешь, — улыбается он снисходительно. — Придумать можно что угодно, только морского змея придумывать не приходится… Сергея Захарыча помнишь?

Покойный Сергей Захарович Б. был самым легендарным из всех российских капитанов двадцатого века. Такого забыть нельзя.

Он плавал вахтенным начальником на «Наварные» и однажды в Тихом океане, снаружи Японии, сразу после утренней приборки справа по носу увидел морского змея. Не то, чтобы очень большого, но во всяком случае, не ниже труб. Срочно вызвал командира и попросил разрешения выстрелить в змея из пушки. Командир, не помню, как его звали, — ни за что! «Не разрешу, — говорит. — Во-первых, нельзя снаряды тратить, а во-вторых, — ну его ко всем чертям. Еще полезет на броненосец»… Так и отпустили змея… И между прочим, правильно сделали. Стрелять по нему в самом деле не к чему. Он сам издыхает на поверхности, а потом все равно тонет.

— Жизнь и привычки морского змея? — говорю я. — Неизданное сочинение Брема?

— Неостроумно, — отвечает он. — Слушай! Есть у меня приятель-швед. Ученый и работает в библиотеке Упсальского университета. Я познакомился с ним в том же Стокгольме и как-то рассказал ему о змее. На следующий же день он заявился ко мне с каким-то зоологом. Тот сперва записал мои показания, а потом вынул альбом. «Такой?» — спрашивает и показывает серию портретов моего змея… Портреты, конечно, приблизительные. Только карандашные контуры, однако на иных зарисовках змей около самой воды расширяется, как будто шея кончается плечами… Потом показал карту: красным обозначены места, где наблюдался змей — все у Зондского архипелага, Японии, Алеутских островов. Понимаешь, что это значит? Не понимаешь? А вот это — вулканическое кольцо Тихого океана. Змей — животное исключительно глубоководное и на поверхность попадает только в результате каких-нибудь подводных извержений, которые выбрасывают его наверх. От резкой перемены давления он, конечно, дохнет, а подохнув, сразу тонет, потому что тело его имеет большую плотность.